Спектакль «Зверь» пермского театра «У моста» оставил нальчикского зрителя совершенно измочаленным морально. Как всегда, для его же, зрителя, пользы.
«Зверь» - это жуткое повествование о постядерном мире, населённом примерно вторым-третьим поколением остатков человечества. Даже не остатков, а останков, поскольку количество «венцов творения» исчисляется хорошо, если десятками. Впрочем, тут возможны варианты – однозначных ответов сюжет не предоставляет, а публике думать над деталями особо некогда: спектакль держит так, что головы не повернуть. Ещё выжили почему-то барсуки. Но это не точно. Возможно, это кто-то, просто на них похожий. Прочие упоминаемые по ходу существа то ли есть, то ли нет. Лучше, если нет.
По выжженому до костей миру тащится (не идёт, а именно тащится) семья из трёх человек: отец, мать и дочь. Имён у них нет. Друг друга они так и зовут: Отец, Мать и Дочь. Выглядит троица убойно. Отец – в какой-то изодранной до последней степени шинели, на плече которой тем не менее уцелел эполет, в каске времён Второй мировой, и почему-то с блестящим ключом, который болтается на шее на верёвке. Дочь в чём-то, напоминающем тряпьё, в котором находят египетских мумий. Все трое – абсолютно лысые. Вдобавок изрядно тронувшиеся умом. А дочь ещё и страдает чем-то вроде ДЦП. Родители, впрочем, недалеко ушли, причём во всех смыслах – поскольку ходят еле-еле, шаркая и хромая на обе ноги. Разговаривают примерно так же. Такая вот «ячейка общества». Напоминает гибридов зомби, бомжей и побывавших предварительно в психушке персонажей «Кин-дза-дза». При этом они, как ни странно, могут вызвать и смех. Чаще сквозь слёзы.
Антураж – соответствующий. Что-то вроде помеси пустыни из «Безумного Макса» и Зоны из «Сталкера» Тарковского. Руины, щедро украшенные валяющимися тут и там выгоревшими до угольной черноты человеческими черепами. Всё тёмное, закопчённое и разваливающееся. Или уже развалившееся.
Таскаются они не просто так: необходимо найти другого человека для Дочери. Тогда она сможет родить Детёныша и человечество будет не совсем обречено. Тут, конечно, как сказать: глядя на персонажей, с трудом веришь, что игра стоит свеч. Иной раз даже думаешь: может, туда ему, человечеству, и дорога?
Впрочем, постепенно публика всё же приходит в себя, с удивлением замечая, как на смену пессимизму пополам с отвращением приходят более достойные чувства. Сначала это элементарная жалость, переходящая в сострадание. Затем – внезапно – что-то вроде уважения: в конце концов, никто из них не виноват, что какие-то сидящие на разных берегах океана буржуи когда-то устроили армагеддон! А эти – ты смотри – ещё и выжить пытаются, и человечество реанимировать!
Потом начинает доходить смысл заложенных в спектакль символов, и всё более-менее становится на свои места. Увидеть человека в здоровых и красивых легко – ты попробуй его в таких вот ходячих экспонатах Кунсткамеры разглядеть!
И ведь разглядываешь! Дочь часто повторяет: «Только не убивай – я не люблю, когда убивают!». И потом: несмотря на всё, прежде всего – девочка, которая тоже мечтает о любви, переживает о том, красивая ли она, непременно хочет нравиться, её задевает сама мысль о том, что она может быть некрасивой. И так – каждый персонаж. Они говорят друг другу: «Когда вместе – это хорошо!». И такого в сюжете много, что в конце концов доводит простую мысль: они - прежде всего люди.
А потом люди встречают Зверя. Вообще-то он тоже человек. Только каким-то образом он то ли не так сильно мутировал, то ли мутация у него куда-то не туда пошла. В общем, он не лысый и соображает. А ещё у него есть зажигалка, и он умеет находить уцелевшие банки с тушёнкой. Отец, правда, встречает Зверя в штыки (точнее, в здоровенный дрын, с которым не расстаётся). Однако тот в итоге оказывается транслятором гуманизма и доводит до героев идеи равенства и братства. И даже успешно: Мать и Дочь привыкают к нему, Дочь учит его говорить и даже уговаривает Отца спеть для всех. Это в их семье, судя по всему, предмет гордости и применяется по особым поводам.
«Отец знает песню, - говорит она. – Правда, слова в ней непонятные».
Сцена пения заслуживает описания: в каску Отца кидают какие-то железяки, превращая её в нечто вроде перкуссии. Отец же принимается дудеть в висящий на шее ключ, который, как и ожидалось, висел там подобно чеховскому ружью не просто так. И все трое хором начинают выкрикивать что-то типа: ««Аты-баты! Тети-мети! Мы цари на белом свете. Наши жёны, наши жёны - синхро-цикло-фазотроны. Нашим братом, нашим братом - каждый атом, атом, атом. Тети-мети! Аты-баты! Наши дети – автоматы!».
Как говорится, зато от души. Зверь заценил. Ну а потом между Зверем и Дочерью и вовсе любовь происходит.
Но тут маятник качается в обратную сторону, и от мысли о том, что «они - прежде всего люди», приходишь к мысли, что «они – всего лишь люди». Наша троица встречает-таки другого человека, который живёт двумя эмоциями и полутора вожделениями. В общем, типичный человек. Но он не зверь, а потому Отец однозначен в вопросе: с кем быть его дочери? Зверя прогоняют, Дочь насильно отдают новому знакомому, который уже «пожрал» и в повторном приглашении не нуждается. Сцена этого предельно натуралистичная, и её хочется развидеть. А потом Зверя, который, не в силах забыть Дочь, избивают, повреждая, видимо, что-то в мозгу и превращая в кого-то вроде манкурта из произведения Чингиза Айтматова.
Финальная сцена показывает персонажей спустя какое-то время: Дочь уже не испытывает отвращения к своему суженому, даже находя его смешным («Как пожрёт – так ему меня подавай!»), а превратившегося в овощ Зверя вся компания просто терпит. А тот воет, как им кажется, по-звериному, хотя на самом деле кричит по-человечески. Короче говоря, люди опять всё испортили. Но это ведь как раз по-людски?! Ведь выживают лучше всех именно такие – с полутора вожделениями. Причём и до армагеддона. Впрочем, будь у истории счастливый конец – не было бы того эффекта.
Имена авторов «Зверя» - Михаила Гиндина и Владимира Синакевича – мало что кому скажут сегодня. Между тем они писали в своё время миниатюры для Аркадия Райкина. «Зверя» впервые поставили в ленинградском студенческом театре в 1984 году. Потом сам Марк Захаров, как пишут, обещал, что поставит пьесу в Ленкоме и что Отца сыграет Евгений Леонов (ох, не зря тут «Кин-дза-дза» вспомнился!). Пишут, что если бы не съёмки «Убить дракона», то так бы и вышло.
Нам, впрочем, интересно другое: во время диалога Зверя с Дочерью он пытается объяснить ей, что когда-то говорил со своей матерью на другом языке, не на том, на котором говорят Отец и Мать. Дочь возражает в том смысле, что такого быть не может: ведь в мире есть только человеческий язык, и просит Зверя произнести что-нибудь на его языке. И тут (барабанная дробь!) Зверь говорит ей не что иное, как «сыту уэ удахэ» (в переводе «ты очень красивая», а язык, думаю, и так все узнали). Вот такая вот режиссёрская находка! И Дочь ему даже потом на нём же отвечает! Сюрприз удался: зал был в полнейшем восторге.
Главный режиссёр Сергей Федотов, кстати, говорил: готовясь к спектаклю, артисты погружаются в работу полностью в прямом смысле: например, «Калеку с Инишмана» готовили в Ирландии, «Хануму» - в Грузии. «Зверя», сказал Федотов, готовили в психбольнице. Честное слово, так и сказал!
Исполнитель роли Зверя Карим Шанибов рассказал ещё больше. Но об этом – в следующем номере «КБП».
