«Я считаю, Кавказ был колыбелью и моей революционной веры, и чувства природы, сделавшего меня писателем», – признавался Михаил Пришвин. 
В энциклопедиях о нём пишут скупо: «Автор произведений о природе, охотничьих рассказов и книжек для детей». Между тем современники считали Пришвина талантливым литератором и превосходным стилистом. Паустовский называл его «певцом русской природы», а Горький утверждал, что он обладает «совершенным умением придавать гибким сочетаниям простых слов почти физическую ощутимость»
В нашу республику писатель приехал в 1936 году и прожил здесь несколько месяцев. Сохранились дневниковые записи, в которых он описывает свои впечатления. 
О Кабардино-Балкарии Пришвин впервые услышал от Виктора Шкловского. Тот восторженно рассказывал о маленькой кавказской республике и её руководителе Бетале Калмыкове. 
«...Будто бы в гражданскую войну его загнали вместе с туром на вершину горы, и там измученный человек и козёл как-то объяснялись друг с другом. А ещё как Бетал велел в одну ночь выстроить дом для обиженного человека. И ещё как дикие кабаны освободили домашних свиней. 
– Всё это очень, очень интересно, – сказал я, – постараюсь отнять у Бетала его маленькое государство. 
– Ну, это вы у него не отнимете, – рассмеялся Шкловский... 
Разумеется, государство у него не отнять никак, но можно затеять игру: Бетал создаёт свою Кабарду как государственный человек, а я свою как художник», - пишет Пришвин в своём дневнике. 
17 марта 1936 года он приехал на станцию Прохладную. «Нерусский старик схватил чемоданы и бросился бежать, мы едва поспевали за ним в кутерьме восточных людей. Нас ожидала машина от Бетала. Ехали в темноте, сначала молодыми дубовыми лесами, потом кукурузными полями. Время от времени на дорогу выбегали зайцы. Шофёр говорил, что часто выбегают лисицы и даже кабаны, которых здесь великое множество». 
Для писателя, который был заядлым охотником, эти слова прозвучали приятной музыкой. 
«По дороге стало рассветать, но в Нальчике был туман, - продолжает Пришвин. -  Приехали в гостиницу, очень чистую. Окно нашего номера напротив огромного молодого парка, переходящего в дачный посёлок. Дальше полукругом (Нальчик – значит «подкова») должны бы стоять северные склоны большого Кавказского хребта, но из-за тумана ничего не было видно».
После того как гости отдохнули с дороги, в гостиницу пришли люди от Калмыкова. Они долго извинялись за то, что все дачи оказались заняты. По словам писателя, министр народного просвещения Кабардино-Балкарии напоминал одного из героев «Ревизора», робеющего предложить Хлестакову взятку. 
« – Что это у вас в руке? – спросил я. Оказалось, это были боны для пользования обедами в ресторане, – вспоминал Пришвин. 
Министр М.И. Звонцов рассказал ему много интересного. «О связях со Сванетией: через перевал балкарцы гоняют стада. Предполагается на самолёте перебросить в Сванетию английских свиней. Дикие кабаны возле Прохладной оплодотворили белых английских свиней, получились метисы... Свинина дикая очень вкусна, но барашек вкуснее: это ведь не тот русский барашек, а барашек с альпийских лугов... Окончилась религия, но свинину здесь всё равно не едят, и оттого нигде нет столько диких свиней, как в Кабарде... Кабан опасней медведя, после тигра это самый опасный зверь. Кабан, если свалит человека, то изрубит его до конца, а с медведем можно ещё и побороться». 
Нальчик поразил Пришвина своеобразием. «На улицах всё не по-нашему: вот нагруженный осёл шагает, а возле него идут пять человек в шапках широких, основанием конуса вверх с разноцветными донышками, худая стремительная женщина, горец с портфелем вместо кинжала... Национальной распри и отталкивания будто бы не существует, но почему-то русские не смешиваются с кабардинцами», – удивляется писатель. 
Зоркий глаз охотника отмечает малозначительные детали: «Вечером мы гуляли в парке по берегу реки Нальчик. Слышали певчего дрозда, кулика, видели двух вальдшнепов... Ещё рассказывали нам, что во время осеннего пролёта перепелов в Нальчике коты выходят к телеграфным столбам и хватают убивающихся о проволоку перепелов. Так охотники и узнают о перелёте: если коты вышли на улицу, это значит, начался великий пролёт перепелов». 
Наконец туман рассеялся, и Кавказский хребет предстал во всём своём великолепии.  Впрочем, эта красота радовала писателя недолго. «Сегодня горы открылись. Заключающая Нальчик подкова, хотя и не сразу вся, но в разное время была видна. Так играли с нами горы, то открываясь, то закрываясь до обеда, и после до вечера вовсе закрылись. Наверное, высокие горы со снежными вершинами никогда не стоят, навязываясь, перед глазами. Вот почему они никогда не надоедают...» 
Местный колорит писатель описывает иногда с восторгом, иногда с юмором. Рассказывает, как однажды по дорогам Кабардино-Балкарии ехал на машине иностранец. С автомобилем случилась какая-то неполадка, и пока шофёр пытался её устранить, путешественник решил прогуляться. Услышав в тумане дикий рёв, он бросился назад к машине. Шофёр рассмеялся. Оказалось, что это кричал… ишак. 
Когда читаешь Пришвина, складывается впечатление, что ему нравилось здесь абсолютно всё. Природа, люди, животные. Даже о древесных паразитах он пишет с какой-то скрытой симпатией. 
Дневник пестрит охотничьими впечатлениями, но о чём идёт речь, понять сложно. Это скорее обрывки фраз, чем законченные мысли. «Ещё было: выпустил 5 пуль, а с места сойти не хотел, все смотрят: неловко, что от кабана убежал. Бетал за дерево. Выпустил пятую пулю, кабан остановился живой и стоя помер. Бетал не может стрелять на засидках, когда звери выходят, в особенности лисицы: до того красиво... Кабаны в городе: 11 человек посекли…». 
О местном населении Пришвин говорит с большой симпатией: «Фольклор у кабардинцев – эпос, у балкарцев – лирика... Кабардинцы были всегда передовым народом Северного Кавказа, и в то же время у них не было письменности: все неграмотные и передовые!» 
И снова о природе: «Солнце восходит со степи, и горная Балкария расцветает в лучах Кабарды. Белый свет, белый день и белые горы в славе... Горы, горы! Два месяца я буду смотреть на вас с этого места, и каждый день по-разному вы будете играть мною, часто определяя на весь день моё настроение... Сегодня я вдруг понял душу альпиниста, оглядывая ту вершину, которая приковала меня при въезде в Адыл-Су. Я стал примериваться к ней, чтобы взойти, я даже представил себе, что взошёл на неё, и она, эта недоступная вершина, стала моей, и я через это стал каким-то другим человеком – высоким, сильным, щедрым и милостивым. Но это ведь только минутный полёт воображения, вот я вернулся к действительности: я, разгуливающий по горам в московских ботинках с галошами, какой же я альпинист. И вот всё-таки нет, осталась в памяти глаз моих чёткая до мельчайших подробностей изломанная линия вершины и такая белизна её, такая белизна, какой нигде не увидишь... Мне туда непременно надо взойти, сломаю себе шею и взойду...» 
На гору он так и не взобрался. Домик в Нальчике тоже не купил, хотя и всерьёз об этом думал. Зато написал цикл кавказских рассказов, в который вошли «Жёлтая круча», «Саид», «Рыцарь», «Гость», «Мужество» и «Басни Крылова». 
Пришвин уехал из Кабардино-Балкарии в конце мая. 
Через месяц после начала войны председатель Союза писателей СССР Александр Фадеев предложил ему эвакуироваться в Нальчик, но он предпочёл отправиться под Переславль-Залесский. К тому времени Бетала Калмыкова уже не было в живых, и, видимо, Пришвин просто не захотел бередить душу воспоминаниями о расстрелянном друге.